Священные образы нашего народа. Баба Яга. Конь и Медведь
Ольга Боянова в своих сказках использует, пожалуй, самые старые легенды о Бабе Яге. В них объясняется, почему образ Бабы Яги могут соединять с образом Макошь, почему баба Яга живёт одна и как так вышло, что она стала возлюбленной Бога Велеса. Вам, в подарок, друзья — сказка из книги Ольги Бояновой «Боги и Люди».
На ее примере я покажу, как Баба-Яга помогает Василисе не просто окрепнуть и набраться ума, а стать ведающей.
Баба-Яга как наставник и проводник к знаниям
— Вот чаще так и получается,— сказал дед Матвей,— начинается одним, а заканчивается и вовсе по-другому,— негромко, как бы самому себе, бормотнул дед Матвей, набивая трубу самовара еловыми шишками. — Ты это о чём? — встрепенулся Славка. Он не пропускал наши вечерние посиделки и был самым трепетным слушателем дедовых повествований. — А вот поспеет чаёк, тогда и разговоры пойдут,— как бы отмахнулся дед. По сложившейся традиции первую кружку чая пили молча, подготавливая себя к душевным разговорам, а главное — к историям-быличкам, которыми каждый вечер потчевал нас дед Матвей. Вот и сейчас, нацедив себе ещё чайку, дед кашлянул, привлекая наше внимание.
— Вот так это и случилось… Мы пододвинулись поближе к деду и замерли в предвкушении.
— А дело было так,— продолжил дед Матвей.
Не так далеко от нас, но в самой глухомани приютилась деревушка. По правде сказать, деревушкой то назвать её трудно было — с десяток изб да хлипкая поскотина. Зимой мужики в лесу промышляли, зверя били, пушнину заготавливали. Летом бабы ягоды, грибы, целебные травы собирали, тоже, значит, к зиме готовились. Лес и кормил, и одевал. Так и жили.
Но однажды узнала к ним дорогу Моренина дочка Лихоманка со своими сёстрами: Гнетеей, Знобеей, Ломеей, Трясеей, Хрипеей, Глухеей, Пухлеей, Сухлеей, Желтеей, Чернеей, Хладеей, Стареей, да и давай бедокурить, в каждой избе к теплу, да к человеку поближе прибиваться.
Почему так получилось, одной Макошь, Богине Судьбы, ведомо было. Обычно с началом холодов в избах начинали защиту от сестёр ставить. Обкуривали везде
майской полынью, скребли полы с настоем из вербовой коры, потолок же мыли водой с золой из купальского костра, сухого чернобыльника и заговорённой соли, потом закрывали плотно окна и запечатывали их обережными заговорами.
Однако, верно говорят: не по лесу болезнь ходит, а по людям. Проторил кто-то из пришлых дорогу Лихоманке и её сёстрам. Давай они косить людей по избам, никого не жалели, обереги их не останавливали. И стар, и млад — все пластом лежат. Скоро хоронить некому будет …
Все, кто ещё в силах был, к своему Домовому со словами заговора обратились: «Дядя Домовой, Хозяин Дворовой! Приходи ко мне на свет свечи! Приходи таков, как я есть сам. Я тебе яичко Ярилино дам. Пособи, помоги мне, моей семье, моим родичам. Отведи лихо от нашего двора, от нашей деревни!» Да что там Домовые! Дочкам Морены никто не указ.
Тут уже обеспокоился Чур, Хранитель рода. Отправился к Морене, Богине Зимы и Смерти, в её ледовый дворец. Увещевать начал Богиню. А та смеётся: — Чур,— говорит,— а ты помнишь, чьё сейчас время? Сам Чернобог выпустил дочурок порезвиться в Яви! И не проси даже!
Видит Чур — вымирает род, остались только в крайней избе двое ребятишек. Старшая Марфутка да братик её младшенький — Ванятка.
Он к Макошь, Богине Судьбы, на поклон. Макошь выслушала Чура, посочувствовала: — Худо дело, Чур, худо. У этого рода нитка Недолей была обрезана, нет у него будущего. Ещё подумала Богиня, поперебирала нити и говорит Чуру: — И мне жаль мальцов, последних в роду. А что, Чур, если мы их первыми в роду сделаем? Только учти, хорошо подумай, прежде чем согласиться! Ведь они из твоего рода уйдут навсегда, связь с предками потеряют, их другая судьба ждёт.
— А другой род каким будет? — поосторожничал Чур, Хранитель рода.
— Сейчас посмотрим! — Макошь поняла опасения Чура. Позвала помощниц, Долю и Недолю. Объяснила, что требуется. Доля и Недоля прикинули так и этак:
— Где хвоста начало, там голова — мочало. Где не было начала, не будет и конца. Новый род не начнётся, если кто-то из Богов не усыновит детей!
— Девочку я удочерю,— быстро приняла решение Макошь.— Дочки у меня нет, так пусть будет приёмная. Доля, Недоля, гляньтека, что получается?
Посовещались Доля и Недоля, поперебирали клубки и нити. Взяли нитку Марфуткину перекинули в Макоши клубок, смотали новый клубок. Ещё посовещались. Доля прошептала что-то Макоши, та глянула, перемотала нить на своё веретено.
— Ну, Чур, счастливая доля у моей названной дочки, но не простая. Зато жизнь длинная, много воплощений будет, а звать её теперь будут Ягуней, прозывать Золотой Ножкой, а тебе, Чур, она будет названной сестрой.
— А мальца мы сейчас тоже пристроим. Обернулась Макошь к помощницам:
— Пошлите-ка весть к Перуну, за ним должок имеется. Когда зовёт Макошь, даже Сварог, Отец Небесный, бросает все дела и является на зов. Не успел Чур моргнуть, а уже грозный Перун, Бог Грозы, тут как тут.
— Звала, матушка? — почтительно обратился он к Богине.
— Должок свой помнишь? — сразу перешла к делу Макошь.
— Так это когда было! — удивился Перун.
— Значит, помнишь,— удовлетворилась Макошь.— Так вот, пришло время долги платить.
— Так я и не отказываюсь, просто удивился,— Перун, грозный и суровый, оправдывался, как мальчишка.
— То-то,— покивала Макошь.— Так вот, сына тебе судьба посылает.
— Откуда? Вроде бы ничего такого не намечалось, — озадачился Перун всерьёз.
Макошь обсказала, что да как.
— Девчонку я сама в дочки беру, а мальца тебе назначаю. Девана-то у тебя лихая выросла, не всякий осмелится в жёны взять, так, может, мальца правильно воспитаешь!
И засмеялась, словно звонкий колокольчик зазвенел.
— А что, лишний воин в моей дружине всегда пригодится. Даю согласие на усыновление. Зовут-то его как? — спохватился названный отец.
— Звали Ванятка, а теперь, как я понимаю, ты имя выберешь,— подал голос Чур, подчиняясь властному взгляду зелёных глаз Макоши.
— Доля, Недоля, ну-ка, подсуетитесь! — кивнула Макошь помощницам. Те взялись клубки перебирать, нити перетягивать, долго искали, наконец выбрали клубок, привязали нить к клубку Перуна. Макошь подошла, взглянула:
— То, да не то. Другого бы для мальца хотелось, — и обратилась к Перуну.— Так как нарекаешь сына богоданного?
Перун долго не раздумывал:
— Нарекаю мальца, сына моего богоданного, Бояном. Пусть растёт во славу Яви и её будущего.
— Вот тут ты в точку попал, Перун. Сын твой станет известным сказителем и певцом, великим кудесником. И называть его будут Вещий Боян, потому что будет он проникать в будущее мыслью и внутренним взором.
— Жаль, конечно, что не дружинник, но и кудесник тоже хорошо. Буду перед Велесом сыном-кудесником похваляться.
Засмеялась Макошь:
— Какой же ты, Перун, ещё сам малец несмышлёныш! Похваляться он будет! Перед Велесом! — и она ласково погладила-похлопала Перуна по могучему плечу.
Стерев улыбку с лица, повернулась к Чуру:
— Ну, что ж, Чур, я своё сделала, твою просьбу выполнила, теперь дело за тобой. Тебе предстоит дальше озаботиться. И хотя они теперь не твоего рода, но перед Богами отвечаешь за них ты.
— Я всё понял, Великая Мать, всё сделаю, как ты наказала, как нить завязала.
Попрощался Чур с Богами и отправился в ту вымороченную деревню, где в живых оставались девчушка и малец. А они, устав плакать, выбрались из избы, устроились на завалинке, пригрелись на солнышке и задремали. И сквозь дрёму видят: белый волк стоит перед ними, внимательно так синими глазами поглядывает, решает будто что-то. Постоял, посмотрел, покачал головой. И вот уже и не волк вовсе, а дедушка старый. Волосы седые, борода, усы тоже белые, но глаза синие синие, как васильки во ржи. И что-то шепчет доброе такое и вроде как гладит легонько по голове, по плечам оглаживает. Ребятишки разом вздохнули, улыбнулись во сне и одинаково подумали: «Сон-то какой славный! Хорошо-то как!» И оба крепко тут же, на завалинке, заснули сладким сном выздоравливающего человека.
А проснулись они уже в просторной светлой комнате. Лежат оба на лежанке, одеялами тёплыми прикрыты, постель мягкая, чистая и пахнет цветами. Враз глаза приоткрыли, смотрят из-под ресниц, понять ничего не могут.
— Ты спишь? — спрашивает девчушка.
— Наверное, сплю, — шепчет в ответ малец. — И я, похоже, сплю, — тоже сомневается девочка.
— А, проснулись, зайчатки, проснулись мои малыши! — услышали они ласковый голос. И с этого момента им никогда уже не снился одинаковый сон, и мысли стали у каждого свои. И имена они получили другие. Мальчика стали называть Боян, а девочку — Ягуня.
Дед Матвей замолчал, одним глотком допил остывший чай и протянул кружку Славке. Тот перехватил кружку, налил заварки, добавил майского мёда, разбавил кипятком, протянул кружку деду. Тот принял кружку, легонько дунул на чай и сделал глоток. На нас пахнуло мёдом, лесными травами, и мы все разом вдохнув это волшебство, затаили дыхание, ожидая продолжения былички. Но дед Матвей, как опытный артист, держал паузу. Прихлёбывал чай, приедал медком и поглядывал на нас, поглядывал со значением. Первым не выдержал Славка:
— Дед, ну хватит хлебать, давай дальше.
— А что дальше? — прикинулся удивлённым дед.
— Сказка кончилась. Чур спас двоих детишек от смерти, вот и сказке конец.
— Нет, дед, ты сам сказал: начинается одним, а заканчивается и вовсе по-другому, вот и давай настоящий конец,— не унимался Славка.
— Ишь ты, какой памятливый,— вроде бы ворчливо буркнул дед. Но видно было, что он польщён памятливостью внука.
— Ну ладно, уговорил. А дальше было так. Чур, исполняя веление Макоши, перевёз детей в Скит, небольшое поселение у подножия Рипейских гор, где жили Хранители древних знаний. А когда дети поздоровели, окрепли, их стали учить тому, что было им Макошью определено и завязано. Мальчик стал потом певцом, сказителем и великим кудесником. И стали его называть Вещий Боян.
— Дед, давай сразу про Ягуню — Золотую Ножку, про Бояна мы в школе учили! — прервал деда неугомонный Славка.
— Да что там Золотая Ножка, девка, как девка,— оскорбился дед таким Славкиным вмешательством.
— Нет, дед! Сама Макошь сказала, что судьба у неё будет непростая! Вот и рассказывай,— напирал Славка.
Дед для вида поупирался и продолжил рассказ. И опять мы перенеслись в страну наших предков, которые и перед Богами не робели, да и сами были, что надо.
Девочка оказалась очень способной ученицей, Древние знания как бы сами ей открывались. И очень скоро она многое, что умела: и по воздуху летать, и невидимой становиться, понимала речь зверей, всяких животных и растений.
Вот только своё Будущее знать не хотела. Отмахивалась, когда Учителя предлагали ей заглянуть, что там впереди: «Чему быть, того не миновать. Мне Макошь отмеряла, узелком завязала. Дело надо делать, а не Будущее разглядывать».
А делом она была занята очень важным. Хранители древнего знания, занимаясь со своими учениками, поняли, что преступно просто хранить знания. Нужно учить ими пользоваться тех, кто может ими овладеть, а также остерегать от бездумного пользования. И решили Хранители открыть школу для смертных детей, научить их кое-чему, что и пользу принесёт людям, но и навредить не сможет.
Сделали Ягуне воздушный корабль. С виду как избушка, но может всякое: и летать, когда нужно, и по земле ходить, когда потребуется. И вот летала она по всей Яви, собирала детей сирот в свою избушку и увозила в Скит, где школу устроили.
Там дети обряд-испытание проходили, огнём и водой их очищали, настоями из волшебных трав поили, силу внутреннюю определяли. У кого сила с рождения была, тех уже с детства тайным наукам обучали. А кто послабее, тех учили тому, к чему способности выявлялись. Кто целителем становился, а кто и просто служителем в капище Бога. На каждый горшок своя крышка находилась.
А сама Ягуня сделалась такой писаной красавицей, ни словами сказать, ни пером описать. Никто бы не узнал дохленькую, щупленькую девчонку, кожа да кости, в теперешней красе девице.
А уж разодета она была — и в шёлк, и в бархат. Сапожки на ней золотые, узорчатые, так и сверкают. По этим сапожкам все её узнавали и прозвище дали «Золотая Ножка». Но она не обижалась. «Золотая, так золотая, лишь бы не костяная»,— так над собой подшучивала. Да и нашутилась.
Вот ведь, что странно было. Все науки превзошла, между мирами ходила, как из горенки в спаленку другие ходят. А от судьбы не убереглась, потому что сердце чистое оставалось, а душа наивная, зло ни в ком не видела. Да и красота, видать, ей не на счастье, а на недолю была дана.
А Велес, Бог трёх Миров, однажды, рассорившись с Перуном, поехал куда глаза глядят. А ссора-то была рядовая, какая между мужчинами нередко случается из-за женщины. Приглянулась Велесу Дива-Додола, но та на Велеса и не посмотрела, а Перуну вроде бы улыбнулась. Вот и разругались из-за этого. Велес-то старше был, опытнее, Перуна нет-нет, да побеждал, не силой, так хитростью. А тут такой облом, попросту говоря.
Вот и ехал Велес злющий, так и искал, на ком зло сорвать. Попались братья-великаны — Усыня, Горыня и Дубыня. Поспорил с ними, побил каждого по отдельности и всех троих вместе. Отпустило немного от сердца. Едет дальше. Видит — по небу в каком-то коробчонке мимо него промчалась девица, коса до пят. Но лицо не разглядел, только ножки в золотых сапожках мелькнули.
Но заинтересовался Велес: «Кто такая, почему мне ничего не известно?» Помчался было вдогонку, но конь уже спотыкается, устал по чисту полю туда-сюда без цели весь день носиться. Пожалел коня Велес, да и злость прошла. Сам себя стал уговаривать: «Чего на побратима осерчал? Эко дело, девку не поделили! Вон их сколько мимо шастает». Вернулся, с Перуном помирился, в баньке попарились, утро, мол, вечера мудренее. Так и получилось. Наутро померялись силой, ничья получилась, оба злость повыветрили, снова мёдом запили. И так ещё пару дней мирились.
Но Велес нет-нет, да вспомнит: «Кто же эта такая, почему не знаю?» Стал потихоньку расспрашивать, узнавать, кто да откуда. Узнал и навестить отправился. Едет, от нетерпения коня подгоняет, а конь головой крутит (а, как вы помните, Велес мог со всеми животными разговаривать, ну вот, как я с вами) и советует:
— Зря ты, Велес, всё это затеял. И себе лиха наживёшь, и девчонке жизнь поломаешь!
Рассердился Велес, нрав у него горячий, буйный, прикрикнул на коня, что не твоё, мол, дело, знай себе, перебирай копытами. Обиделся конёк, замолчал надолго.
Подъезжает Велес к Скиту, огляделся, прикинул, где тут можно девицу встретить — и прямиком к капищу поскакал. Посредине капища стоит огромная печь, очень похожая на те, что в избах. Около печи стоит девица, которую он разыскивает, а вокруг неё несколько ребятишек, все чистенькие, опрятные, весёлые. Парнишек больше, но и девчушки тоже есть, они к этой девице жмутся, за юбку цепляются, побаиваются чего-то.
Тут из печи выдвигается большая лопата, и девица эта начинает ловко ребятишек одного за другим на эту лопату сажать. Те теснятся друг к дружке, ноги поджимают, ручонками друг за дружку держатся.
Велес смотрит внимательно, но пока не вмешивается. И вдруг эта лопата вместе с детьми начинает въезжать прямо в горячую печь, видно, как по бокам от лопаты и под ней угли раскалённые виднеются. И вот дети скрылись в глубине печи, а девица заслонку опускает, как будто собирается испечь детишек, как хозяйки пироги пекут!
Велес дёрнулся, уже меч кладенец свой заговорённый вытащил, как вспомнил и захохотал громко сам над собой: «Как же я мог забыть и не узнать капище Бога Рода, Отца Всего Сущего и моего отца! Это же очищение огнём происходит!» Детишек-то по ту сторону печи Волхвы, Хранители древних знаний, уже встретили, из печи вынули и отправили водой очищение проходить. А он-то, что напридумывал!
Успокоился Велес, меч в ножны вернул и обратился к девице, которая молча стояла и смотрела на незнакомца, посмевшего войти без разрешения Хранителей в капище Бога. А тот тоже стоял и молчал, потому что все слова, которые заранее приготовил сладкоречивый Велес, вылетели у него из головы.
А молчали оба, потому что поняли — созданы они друг для друга на веки вечные и даже Навь не сможет их разлучить. И ещё увидел мудрый Велес и познавшая тайны древних знаний Ягуня, что через многие испытания придётся им пройти, но сохранят они этот миг узнавания на века, будут всегда находить друг друга и узнавать в будущих воплощениях.
Так и стояли они долго, молчали, только смотрели глаза в глаза. Первым опомнился Велес. Вспомнил все слова, что заготовил для знакомства, но говорить не стал, просто взял Ягуню за руки, прижал к себе и поцеловал, передав все чувства, что бурлили и клокотали в нём.
А потом подвёл Ягуню к своему коню, посадил, сам уселся позади, прижал её к груди и стал слушать, как бьётся её сердце. А билось оно сначала, как бьётся пойманная птичка, но потом вдруг оба их сердца забились одинаково. Конь медленно, словно все чувства седоков передались ему, стронулся с места и ровной рысью понёс их в будущую жизнь.
Долго ли, скоро ли, но оказались они у дома Велеса. Велес снял с коня свою суженую, неся её на руках, ступил на широкое крыльцо и перешагнул через порог.
В палатах его уже встречали все домашние, а впереди всех выступала мать Велеса, властная Амелфа Земуновна. По обычаю, Велес и Ягуня поклонились матери, а Велес сказал: — Вот, матушка, моя жена Ягуня. Благослови нас! Нахмурила брови Амелфа Земуновна, чёрная ревность застлала ей голову:
— Не спросясь, без моего разрешения привёз девку в дом, да ещё благословления просишь! Не бывать этому!
Повернулась и пошла в свои хоромы. Челядь за ней потянулась. А Велес стал чернее ночи, взял Ягуню за плечи, к себе прижал и так, обнявшись, повёл к себе в палаты, а челяди приказал пир свадебный готовить. Успокоил, приголубил жену сколько получилось, и отправился к матери.
О чём они там говорили, Ягуня только догадывалась, но она уже жизни своей без Велеса не представляла, не мыслила. Поплакала в подушку, повздыхала, но осталась верна своей привычке — в будущее заглядывать не стала: «Будь что будет, от судьбы не уйдёшь. Как Макошь узел завязала, так то и сбудется».
И к приходу Велеса она уже приободрилась, умылась, причесалась, ещё краше стала. Пришёл Велес, глянул с опаской, ожидая женских слёз, истерики, всего-всякого, а встречает его молодая жена с улыбкой, ясным взглядом да умными речами. Говорит Ягуня:
— Виноваты мы с тобой, Велес, перед матушкой. Надо было нам всё по обычаю сделать, сначала благословления попросить, сватов засылать, мне приданое приготовить. А мы-то как поступили — взялись за руки, в глаза посмотрели и всё, муж и жена. Но что теперь делать. Кони убежали, поздно конюшню запирать, по сбежавшему молоку слёзы не льют. Будем любить друг друга, наслаждаться каждым днём, как последним, а матушка посмотрит на наше счастье, да и подобреет, сменит гнев на милость.
Смотрит Велес на Ягуню, слушает её речи и понимает, что нашёл он жену под стать себе — мудрую и великодушную. Так и стали жить, друг на друга любоваться. Сыграли свадебку. Матушка вроде бы помягчала, стала Ягуню доченькой называть, да иногда похваливать. Велес тоже сердцем отошёл.
Но вот пришло сообщение от Сварога, что просит он Велеса съездить ненадолго к границам Яви и Нави, проверить, всё ли там в порядке. Не хотелось Велесу уезжать от молодой жены, но не привык от дела бегать. Поехал. Действительно, границы ослабли, всякая нечисть из Хаоса полезла. Пока наводил порядок, то, да сё, времени много прошло.
Время то в Яви, Прави и Нави везде по-разному считается. Где день за год, а где и час за десяток лет. Рано ли поздно, но возвратился Велес домой. Пустил коня на конюшню, там знают, как его обиходить — растереть, почистить, напоить да овса насыпать. Сам же бегом в свои хоромы с Ягуней повстречаться. Бегом промчался, распахнул двери в спаленку, а там пусто. Он в сад, и там никого. Стал громко звать по имени, но вышла матушка. Стал спрашивать, где, мол, жена моя. А матушка так спокойно говорит, что как уехал Велес, так и жена из дому вон. Никому ничего не сказала, словом не перемолвилась, ушла и всё.
Велес взревел диким вепрем, на конюшню кинулся, а конь ему говорит:
— Что-то тут не так. Не могла уйти Ягуня, не сказавшись. Челядь поспрашивай.
Велес так и сделал. Но никто ничего не знает, никто ничего не видел, знать, боятся хозяйку пуще Велеса. Он тогда к сестре. Алтынка сначала тоже запиралась, но потом, видя, как брат убивается, рассказала страшную правду.
— Как ты, Велес, уехал из дому, матушка, Амелфа Земуновна, стала с Ягуней слаще мёда, нежнее шёлка. Доченькой называет, всякими яствами потчует, такая вся добрая, хоть на хлеб намазывай, хоть так ешь. А Ягуня, открытая душа, тоже к ней ластится. Потом, не прошло и трёх дней, как велит матушка баню топить. Протопили баню, ведёт она нас с Ягуней в парную. Меня выпарила, в предбанник вывела и велела сидеть здесь и молчать, что бы ни увидела, что бы ни услышала. И пригрозила, что будет, если ослушаюсь. Я киваю, боюсь поперёк слово сказать.
Но вижу, веник-то у неё заготовлен не обычный берёзовый, каким меня парила, а из волчьего лыка и жимолости. Я рот рукой закрыла, платком лицо прикрываю, чтобы себя не выдать, слышу, нахлёстывает матушка веником Ягуню, а сама громко что-то приговаривает. Ну, точно, думаю, заклятье кладёт. Но шевельнуться сама боюсь.
Матушка-то наша всегда на расправу быстрая. А потом вдруг Ягуня как закричит, да и затихла тут же. Тут уж я вскочила и в парную. Смотрю, лежит Ягуня на полке, тело всё малиновое, ядовитым веником нахлёстанное. А на груди у неё лежит раскалённый камень из каменки. И лежит она — не шевелится. Я как закричу, а матушка за косу меня ухватила, лицом в кадушку с холодной водой засунула и клонит голову всё ниже и ниже. Всё, думаю, сейчас наглотаюсь воды с концом.
А она спокойненько так говорит, что кому, мол, пикнешь, то же будет. И отпустила. Я так и села на пол, с Ягуни глаз не свожу. Мать вышла, зашла уже одетая. Велела мне идти накинуть одёжу на себя. Я вышла. Только оделась, заходит мужик, я его раньше у нас в подворье и не видела, колоду деревянную заносит. За ним другой — с крышкой. В эту колоду положили Ягуню, сверху покрывало кинули и заколотили колоду. Взяли и вынесли во двор. А там повозка. Колоду на повозку поставили и повезли. Я крадучись за ними, прячусь, огородами пробираюсь. Они в реку колоду кинули, та и поплыла в море. А сами сели на повозку и поехали прочь. И времени прошло уже больше месяца.
Рассказала Алтынка всё, как было, и хлопнулась на пол, рыдая. Велес же слушал с каменным лицом, не говоря ни слова. Так же молча вышел из дома, переправился в Правь к Сварогу, Отцу Небесному, где и рассказал о преступлении Амелфы Земуновны. Собрал Сварог срочно Богов, поведал, что рассказал Велес, и попросил совета. Все Боги решили — нужно найти сначала колоду с Ягуней, а там видно будет, что дальше можно сделать.
Отправились к Двине, где она в море впадает. Осмотрели реку, стали искать дальше. Макошь свою сеть, которой когда-то поймала Девану, прикинувшуюся белорыбицей, опять раскинула. Вся морская живность помогать взялась. И вот зацепили колоду, в водорослях она запуталась и тонуть, не тонула, и дальше не плыла. Вытащили колоду, открыли, а там Ягуня лежит, как живая, но не дышит, холодная как лёд, но всё такая же красивая.
Велес заплакал, не стесняясь своих слёз, схватил Ягуню на руки, баюкает, как ребёнка, просит, умоляет вернуться к нему. А Хорс, не теряя времени, быстренько кинулся в Ирий, набрал там живой воды полный сосуд, даёт его Велесу. А тот только Ягуню и видит, ничего не слышит, не понимает. Перун как гаркнет Велесу в ухо:
— А ну, очнись, побратим. Это твоё дело оживить. И показывает на сосуд, который Хорс принёс. Велес очнулся, намочил плат живой водой, стал обтирать Ягуню, смачивать ей губы, каплями вливать в рот — не оживает Ягуня.
К Макошь все повернулись. Все знали, что Велес женился на названной дочке Макошь. Глазами все спрашивают, в чём же дело? Та погрустнела, но отвечает: — Правила для всех одинаковы. Жизнь за жизнь. Она уже ушла в Навь. Кто-то из вас должен добровольно вместо неё отправиться в Навь, тогда её душа сможет вернуться в тело.
Все затаили дыхание. Но Велес не раздумывал ни минуты:
— Я пойду. Она так мало ещё жила и так недолго была счастлива.
И как только он это сказал, почувствовал, как теплеет её тело, розовеют губы. И вот открыла Ягуня глаза, и их взгляды встретились, как когда-то. А Велес почувствовал, как холодеют тело и руки, поддерживающие Ягуню, становятся всё прозрачнее. Он бережно опустил Ягуню, поцеловал её, прошептал:
— Жди меня, я приду.
И растаял, как тает утренняя роса, впитавшись в землю. Отправился Велес в Навь, но овладела тоска его сердцем, и пошёл он дорогами тёмными, путями печальными, от Земли и Яви далеко лежащими. Долго так он блуждал между Мирами, потеряв себя, и только по велению Всевышнего возродился Велес, но уже в другом теле.
А Макошь подхватила Ягуню и передала её, опять потерявшую сознание, в крепкие руки Чура, которому Боги когда-то доверили девочку, а сейчас снова дали наказ присмотреть за ней.
Дед Матвей отставил в сторону недопитый чай и замолчал. Мы поняли — он всё ещё там, на морском берегу со своими героями — нежной Ягуней, мужественным Велесом и с Чуром — Защитником и Хранителем всего Рода людского. Мы тоже молчали, вспоминая и сопереживая. Первым не выдержал Славка:
— Вот опять ты, дед, не всё рассказал! А дальшето как? Встретились они снова? А Ягуня, что с ней стало? — засыпал он деда вопросами.— Давай, дед, досказывай! Ну, дедуля! — уговаривал Славка.
И дед не устоял:
— А дальше было так…
Чур перенёс Ягуню в Скит, где она продолжила изучать тайные знания у Хранителей древних знаний. А потом Ягуню посетил сам Сварог. Оглядел, как устроено капище Отцу Всего Сущего, как детишек обучают, те ему показали, чему научились. Он похвалил. А потом с Ягуней беседа была. Сварог, как обычно, ходить вокруг да около не стал, как говорится, быка за рога и к делу. — Нехорошо,— говорит,— с тобой Амелфа Земуновна поступила… Сказал, а сам на Ягуню смотрит, ждёт, что она ответит.
Ягуня глаза опустила, побледнела вся, но потом ресницы вскинула, на Сварога твёрдо так посмотрела и отвечает:
— Я зла на неё не держу, вправе она была так поступить, простила я её.
Сварог вздохнул, как будто тяжкий воз с себя скинул, погладил Ягуню по голове, как малого ребёнка:
— Славная у тебя душа, Ягуня!
А потом снова к делу перешёл:
— Есть у меня к тебе поручение, дочка. Народ-то у нас какой? Чуть что не так, сразу к Сварогу жаловаться! Нет, чтобы подумать, разобраться, что да как, самому что-то сделать, других спросить, сообща решить. Нет, все ко мне. А я кузню забросил, некогда молот в руки взять! Не по мне такая жизнь! Вот и решил я у тебя помощи попросить. Поможешь?
— О чём речь, батюшка Сварог! Я матушки Макошь названная дочка, та всегда помочь рада. Меня так же воспитали. Говори, что делать нужно.
— Вот и ладно, — улыбнулся Сварог, Отец Небесный.— А дело вот в чём заключает - ся. Поставим мы тебе терем-теремок между трёх дорог, между трёх Миров. И будешь ты из этого теремка со всеми, кто ко мне хочет попасть, разбираться. У кого действительно дело важное, только я решить могу, через тайную дверку прямо в кузню ко мне попадать будут. Тут уж я точно буду знать, что дело важное, можно и молот отложить. А если кто в Навь норовит попасть, красавицу там освободить или ещё какой подвиг совершить им потребуется, тем проверку будешь устраивать. В царстве мёртвых не каждый может уцелеть, тут и характер особый нужен, тела крепость, да и ум особый. Ну, а если просто попал человек в безвыходное положение, расспроси, совет дай да дорогу укажи. Мудрость и доброта у тебя безграничные, путь правильный всегда укажешь.
Выслушала Ягуня Сварога, прикинула что-то в уме, да и говорит:
— Про этот терем быстро все узнают, молва ведь быстрее лесного пожара бежит. Вот и попрут все любопытные через лес, на терем поглядеть, со мной силой померяться, да и мало ли чего… разный народ по лесу шастает.
Сварог же только озорно ухмыльнулся. — А на это у меня такой ответ. Терем твой окружим частоколом, развесим на нём черепа всякие, чтобы ночью глаза у них цветными огнями светились, да выли бы они на разные голоса. Наткнётся какой случайный путник, прочь убежит. Ну, а с теми, кто посмелее и в дверь постучит, сама разбираться будешь. Облик примешь, какой захочешь. Хочешь красной девицей оставайся, хочешь — ужасной старухой сделайся. Развлекайся, тут тебе ни в чём запрета нет.
Помолчали. Сварог зорко глянул на Ягуню:
— Спрашивай, дочка.
Та тихонько прошептала:
— А с Велесом свижусь ещё когда? И опустила голову, страшась ответа.
— Свидишься, но только обличья у вас будут разные. Но вы всегда будете узнавать друг друга, жить долго и счастливо, пока срок в Навь идти не наступит, а потом снова возрождаться в новых обличьях и опять любить друг друга. Ягуня вздохнула облегчённо и счастливо:
— Я буду ждать. Он придёт.
— Так и случилось. В других телах, в других обличьях, в других кругах жизни. Она была и Азовушкой, и Асей Звездинкой, и Сидой, и Премудрой Вилой. И во всех назначенных жизнях они находили и любили друг друга.
— Нить судьбы, что завязала Макошь, тонка, словно волос, но кто ж её порвёт…— раздумчиво сказал дед Матвей, и мы согласились с ним.
На благо!
