В чём смысл странных забав в Коляду?
Ряженые «кудесили», «безобразничали», пели песни, плясали, «мутили и глумились»; их вид наводил страх на присутствующих, действия ряженых были направлены главным образом на находящихся в избе девушек.
«Медведь» валял девок, колотил дубинкой или колол шилом; больше других доставалось той, которая не по нраву, или той, что строга с парнями. «Лошадь» лягалась и вертела хвостом, «журавль» клевал носом, цыгане обливали водой. «Покойник» и Белая Баба ловили и лапали девушек выстуженными в снегу руками. Уклониться от этого было нельзя, так как дверь запирали.
Посещения ряженых заканчивались обычно криками, визгом, смехом. Ряженые затевали различные игры: рассказчики вспоминают, как на святки «удили рыбу», «кузнецы подковывали девок», «катали валенки» и пр.
Игра «в покойника» выглядела следующим образом: молодого женатого мужчину, изображавшего покойника, вносили в дом и клали на лавку, дымили кадилом и пели «Господи, помилуй», после чего хватали упиравшихся девушек и волокли целовать «покойника».
Посиделки часто заканчивались играми, распределявшими участников по парам («в суседа», «номера» и др.).
На шутки ряженых, как и на другие святочные проделки молодежи (вечером «безобразничали»: обливали водой крыльцо, припирали дровнями двери, разваливали поленницу, затыкали трубу), обижаться не полагалось — подобные шалости, наряду с другими обрядовыми действиями, были регламентированы традицией святочного поведения.
Что стоит за этим? Приглядимся повнимательнее.
Медведь, лошадь, журавль и Белая Баба
Непременным святочным развлечением было ряженье. Рядились чаще женатые мужчины и пожилые женщины. Одевались «кто хорошо, кто худо» — в лучшее или в лохмотья; желая остаться неузнанными, изменяли голос и маскировали лицо: закрывались платком, мазались мукой или сажей, подвешивали бороду, вставляли зубы из репы или картошки.
Ряженье могло быть направлено на изменение пола: мужчины переодевались женщинами, и наоборот. Парни рядились животными: медведем, лошадью, журавлем. «Медведь» надевал вывернутые наизнанку шубы — на руки и на ноги, перевязываясь веревками; 2-4 человека, накрывшись пологом и соорудив из соломы голову и хвост, составляли «лошадь»; для «журавля» необходима была длинная палка с деревянным «клювом». Из человекоподобных персонажей наиболее примечательны цыган (цыганка) и Белая Баба. Белую Бабу изображал парень или пожилая «развеселая» женщина: одетая в белое (годилось и мерзлое белье с огорода), она пугала окружающих страшной «личиной» — вымазанным саж ей или мукой лицом, вставными репяными зубами, иногда в рот вставляли тлеющий уголек.
Все эти переодевания показывали одно — в обычный мiр пришли «чужие», и теперь это будет «другой мiр».
Профессиональные маски
Кузнец (коваль), мельник, сапожник, шерстобит, горшечник, охотник, рыболов (рыбак), лесник, доктор (лекарь, «фершал», акушерка), коновал — вот далеко не полный реестр ряженых-мастеров, демонстрирующих каждый свое ремесло на святочных посиделках. Представителей этих профессий всегда читали тесно общающимися с «тем Мiром», и, ряжение в этих несколько чуждых и опасных людей приравнивалось к появлению на игрищах представителей нечеловеческого мира.
«На святки... горшешники всяки приводят — тоже игра опять. „Горшки делают" : „стукают", „месят глину" — хлёщщут плетью человека, ну не шибко, а так, так игра показана. Они ничо не делают горшки, а только показывают, как горшки делают».
«Сапожником [наряжались]. „Ну-ко подойди, давай твою ногу сюда". Ногу ты подашь, он мерит, потом возьмет — и платье подымет. Вот это гляди за ним. Ну вот, и скажет: „Сошью тебе сапоги"»
«Блины пекли, это было точно, помню. Мальцы принясуть, значить, с улицы снега, в ступку такую деревянную положуть — это как бы масло, что ли. Лопату такую возьмуть и этой лопатой девкам под жопу. Девки визжать, убегають от их, а мальцы за ними да за ними. Это было, да»
«В избе играли... коновалы. Приходят, значит. А хозяин народится тоже в бане. «Вот этова надо окастрировать у меня!» И полполы отрежет ножиком... И подводят [пойманного к коновалу]. И пластат там... да где-ко у ново угол ли, чо ли, полполы отрежот».
Дело в том, что мы привыкли видеть в ряженых мiр наизнанку, своего рода антимiр. В период святок, когда мiр утрачивает привычную стабильность и все обычно устойчивые границы временно рушатся, ряженые выступают как раз в качестве управителей правильного (для святок!) мiра, диктующего временно оказавшемуся в слабой позиции «неряженому» мiру свои законы.
Не случайно в крестьянских рассказах о жестоких и бесцеремонных выходках окрутников столь часто звучат слова: «Раз святки — значит, святки»; «Ничего не поделаешь — святки».
Здесь получается главенство странного святочного мiра над обычным бытом, происходят попытки его изменить и приспособить к изменениям. Согласно святочному виденью, наоборот, «обычный» мiр предстает неправильным, неполноценным, профанным. Это недоделанный мiр — и его необходимо исправить: вылечить, починить, довести до ума, досоздать. Зерно должно стать мукой, тесто — блинами, шерсть — валенками, железо — деталью, девица — женой; лошадь должна быть накормлена и подкована, рыба — выловлена, лисица — подстрелена, виновные — изобличены. Осуществить все это и призваны ритуальные мастера правильного, святочного мира — ряженые умельцы-профессионалы: кузнецы, мельники, охотники, и другие знатки, которые, по народному мнению, все обладали умением общаться с потусторонними сущностями.
Об этом можно почитать в тайне «Мужская магия».
Ряжение в покойника
Во многих местах записаны воспоминания о святочном ряжении в покойника. Многие исследователи видят в этом обычае пережитки древнейших мистерий, связанных с умирающим и воскресающим Богом.
Существует также мнение о связи святочных игр в покойника с культом Предков. Вспоминали только, как парень накрывался белой простыней, к носу привешивал брюкву, в рот брал догорающую лучину. Его в шутку отпевали.
Чаще же вспоминали, как парни, нарядившись покойником, пугали девушек. Показательно, что было мнение — покойник (изображающий его) получал способность быть вещим. Именно эту его способность использовали во время святочных гаданий. В избу вносили ряженых покойниками, у которых спрашивали о будущем. Вера в способность только что умершего человека быть вещим, скорее всего, послужила основой для возникновения обычая гаданий с его помощью.
В большинстве случаев кульминационной точкой всей святочной мистерии была сценка, где в качестве главного действующего лица выступал «покойник». Естественно предположить, что именно он и являлся тем «женихом», вступление в символический брак с которым составляло главное содержание всего святочного празднично-обрядового действа.
Рядились «покойником» чаще всего парни или взрослые мужчины, хотя иногда это могла быть и «нахальная женщина», часто одетая в «мужское платье». Но все же предпочтение отдавали пожилым, бывалым людям: «Пожилые мужики это, так им не стыдно, не совестно» — или отчаянным озорникам: «Один у нас был мужик — Трубкой ево бранили. Трубкой. Ну уж он пожилой, а такой бессовестный быв, Трубка — его и редили „покойником“»
«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане и платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего. Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».
По окончании отпевания девок заставляют прощаться с «покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами. Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» — кусками мерзлого конского помета».
Похожие сценки разыгрывались в вологодских деревнях вплоть до 50–60-х годов нашего века. Эти детали в той или иной степени отражают особенности реального похоронного обряда, нередко уже утраченные. Скажем, при похоронах тело умершего обычно клали на поперечную скамью. Это объясняет употребление скамьи в сценке ряженых. Носилки — архаическая деталь похоронного обряда, которая сохранилась на Русском Севере, например, у карелов.
Смерть и воскрешение — древние мотивы святочного ряжения, которые занимали важное место. И не случайно, что, несмотря на весьма пестрый состав персонажей-ряженых, существенно различавшийся по областям, «покойник» встречался почти повсеместно. Обращает на себя внимание тот факт, что тема смерти в сценках с участием ряженого-«покойника» («мертвеца», «смерти», «белой бабы», «белухи» и т. д.) причудливым образом переплетается с мотивами женитьбы и брака.
Ожидание «духов предков», возвращавшихся на землю в определенные календарные или особо значимые ритуальные моменты, связано со смешанным чувством страха, праздничного возбуждения и приподнятости. Атмосфера страха поддерживалась со стороны старшего поколения при помощи запугивания и угроз, направленных прежде всего на девушек и детей (более ранние записи показывают, что такое же давление оказывалось на неженатых парней). Ватаги ряженых («куляшей», «белух», «окрутников», «кудесов», «шуликунов»), бродившие по улицам деревень, нападавшие на случайных прохожих, стучавшие в стены домов с такой силой, что падали иконы, нередко заглядывавшие в окна, извергая дым и искры изо рта, и т. д., вызывали самый искренний и неподдельный страх у любого «неверующего» и смельчака. Поведение «пришельцев» поддерживалось и их необычным, «страшным» обликом (отсюда и нередко их название «страшные наряжонки»).
Вот несколько описаний «страшных наряжонок»:
«Ходили куляшами — наредяцця в ряски [тряпье], худой пиджак, лицо завяжут платком, шалью — только глаза видать» (д. Биричево).
«Куляши наредяцца в шумное [шубное, то есть меховое], с заплатами, рукава разные, на головах тюрикй [остроконечные колпаки с рогами] да маски — и по деревне ходят по-под окошками» (д. Паново Кич.-Гор.).
«В святые вечера ходили куляши — в полушубках, в туфлях на босу ногу, с бородой; лицо платком завязывали, чтоб одни глаза было видно; они в избе попляшут, а им за это роскоши дадут: конфет, орехов, пряников» (д. Рябьево, Панкратово).
Широко были распространены и «покойники», бегающие по деревне. Например, парень с угольями во рту («покойник») бегал по избам, фукал на всех дымом и искрами, катал («котышкал») по земле и по полу детей и взрослых. «Мертвецы» с головешками в зубах, в личине из бересты и белых покрывалах ходили по деревне на ходулях, или парни, обернувшись в простыни, ложились у дороги, по которой девушки отправлялись гадать «на кресты» [перекресток], и затем гнались за ними, изображая мертвецов.
Ряженые — «пугала» или «пужала», одетые в длинные балахоны, слонялись на ходулях по деревне, наводя ужас на случайных прохожих и стучась в окна. Ряженые на ходулях назывались «великанами».
Устрашающий рост — одна из главных примет маски «белой бабы» или «смерти» — достигался различными приемами. Например, в двое парней в длинных белых рубахах изображали «смерть»: один усаживался на плечи другому, причем лицо верхнего было разрисовано как личина.
Вместе с тем визиты ряженых, а также сценки прихода и оплакивания «мертвеца», очень близкие по тональности к похоронам, сочетались с шумным, буйным весельем, пляской, эротическими намеками и жестами, припевками, наполненными самой нецензурной лексикой. Эти сценки, приближавшиеся по эмоциональному накалу и смысловому наполнению к настроению второго дня свадьбы, вклинивались в приподнято праздничную и торжественную атмосферу святочных игрищ с их подчеркнуто медленными хороводными играми, бесконечными хождениями «парочками», нарочитой демонстрацией нарядов и прочих достоинств девушек-невест, ожидающих появления своего «богосуженого-богоряженого». Во многих местах входящих в избу наряжонок встречали особыми песнями. Чаще всего это были либо игровые хороводные (например, в Верховажье пели «Заиньку»), либо наборные песни.
Как вы считаете, почему такая резкая смена поведения, странные игры в «смерть», сочетающиеся со взрывом эротического поведения в это время, когда Мiр становится другим? Всё это — способ измениться, принять неизбежное изменение кологода, принять «новые правила» — и с этим уже идти в новую жизнь.
Когда я думаю о том, что у нашего народа были такие традиционные приёмы психологической настройки и перестройки, я понимаю, почему люди могли жить полной жизнью.
Сколько ещё можно писать о магии первого дня, о песнях с пожеланием благополучия, о святочных гаданиях! Не смогла всё поместить. Значит, надо остановиться.
Проверяйте прочитанное, ответив на вопросы, делитесь мнениями в обсуждениях.
На благо, друзья!
